решительно деепричастен (с)
С. говорит, что Щербаков один из немногих, кто может позволить себе выставить в первые строчки краткое резюме, происходящего в дальнейших строфах...
В целом слово "туземец" во многом определяющее. Это очень хороший и правильный термин. Мы все туземцы в своем собственном мире, поскольку мир у всех разный... И даже порой удивительно, как мы умудряемся пересекаться с другими его обитателями)))
Benvolio, в последнее время очень многое из того, что происходит у меня в голове и в постах, связано с тобой))
Сразу пришло в голову по поводу мира чужими глазами:
"Жизнеописание Cтепана Александровича Лососинова" Заяицкий Сергей Сергеевич...Степан Александрович откашлялся, выплеснул содержимое кружки за дверь и спросил торжественно:
— Послушай, Соврищев, что ты думаешь о Бёркли?
Пантюша Соврищев почувствовал себя несколько смушенно. Из самолюбия он не хотел проявить перед Степаном Александровичем своего неведения в каком бы то ни было вопросе; с другой стороны, он решительно не знал, что такое Бёркли.
— Да не мешает иногда перед обедом рюмашеночек,— пробормотал он наконец и осекся, так грозно нахмурился его более просвещенный спутник.
— Я тебя серьезно спрашиваю,— воскликнул тот,— не ерунди!
Внезапно Соврищева осенило: очевидно дело шло о каком-то союзном генерале.
— Я предпочитаю Френча,— произнес он нерешительно.
Степан Александрович, к его удивлению, недобро расхохотался.
— Ха, ха, ха! Я узнаю вас, господа империалисты. От Канта к Крупу это уже старо. Теперь от Беркли к Френчу... Но в самом деле. Что ты думаешь о философии Бёркли?
Словно повязка спала с очей Пантюши Соврищева.
Дело, стало быть, идет о какой-то философской доктрине. И тут он почувствовал прилив того особенного вдохновения, которое сниходит на интеллигентного русского человека лишь в тех случаях, когда приходится ему говорить о предмете, ему вовсе не знакомом.
У Пантюши Соврищева засверкали глаза, а руки стали эластичны, как пружины, и приготовились к жестикуляции.
Сперва тихо и медленно, как бы собираясь с мыслями, заговорил он о халдействе и буддизме и отнесся с большим недоверием к учению Конфуция. Для начала выбрал он форму отрицательную, т. е. говоря, все время говорил: я не буду говорить. Покончив с Востоком, перешел он прямо к греческой философии, подверг сомнению факт существования Сократа, причем как-то незаметно на время перескочил и на проблему о Шекспире. Говоря о Риме, он только презрительно усмехнулся и назвал Цицерона балаболкой. Средневековье назвал изобретением ученых и только презрительно рассмеялся, когда Степан Александрович попробовал напомнить ему о Фоме Кемпийском.
Новая философия? Да, Пантюша Совришев не отрицает значения Канта, хотя он мог бы быть, по его мнению, и посообразительнее. Гегель и Шеллинг, Ну да... Ну и что же? Гегель и Гегель. И ничего особенного. Фихте гораздо бы лучше сделал, если бы вместо того, чтобы заниматься философией, открыл колбасную.
— Ну а Бёркли? — взволнованно прервал его Степан Александрович.— Что скажешь ты о Бёркли?
Пантюша Соврищев, видя, что отступать уже поздно и что надо наконец заговорить о Беркли, собрался было сделать это очертя голову, как неожиданно вагон так тряхнул, что он прикусил себе язык.
— Прости,— пробормотал он, плюя кровью,— ты видишь, я уже не могу говорить.
— Тогда я буду говорить,— произнес Степан Александрович, поудобнее устраиваясь на мешке.— Слушай, Соврищев! Как тебе известно, Бёркли является основателем так называемого гносеологичес¬кого идеализма.
Пантюша Совришев презрительно пожал плечами как человек, принужденный выслушать трюизмы.
— Иными словами, — продолжал Степан Александрович,— Бёркли учит, что ты, например, как и все вообще, есть лишь сумма моих восприятий. Камень, лежащий в пустыне и не воспринимаемый никем, не существует. Понимаешь?.. Теперь слушай... (Степан Александрович заговорил шепотом.) Человек, усвоивший это миросозерцание, уже ничего не боится...
Какого черта бояться, например, летящего снаряда, если ты знаешь, что это лишь сумма твоих восприятий?.. Так вот... если внушить это миросозерцание всей русской армии, то... ты понимаешь... солдат перестанет бояться чего бы то ни было... Помнишь, как я, отвернувшись, запустил в тебя селедкой? Это я сделал спокойно, ибо знал, что, поскольку я отвернулся, ты уже перестал существовать.
— Вот в другой раз я запущу в тебя, тогда будешь знать, существую я или нет...
...
А потом окончание этой темы:
...Седобородый генерал, похожий лицом на царя Додона, окруженного кучею генералов, обходил их и тихо спрашивал, словно исповедовал. И просители бормотали, что-то всхлипывая или просто откашливаясь, смущенные величием лица, к ним обращавшегося, и сознанием важности минуты.
Главнокомандующий в руках мял письмо Марии Николаевны.
— Это вы — Лососев? — спросил генерал.
— Лососинов, ваше высокопревосходительство, так точно, я, имею честь явиться.
— Здесь пишут, что вы придумали что-то для спасения нации?
— Так точно, ваше превосходительство!
— В чем же дело? — недоуменно спросил главнокомандующий, и все генералы затихли, тоже недоуменно хлипнув носами.
В этот миг Пантюша уперся лицом в спину Лососинова и дрожа пробормотал: «Поедем в Москву!»
— Дело в том, ваше высокопревосходительство, что это не я, а английский философ Бёркли, я только являюсь передаточной инстанцией.
— Англичане наши союзники. Ну?
— Совершенно верно. И вот видите ли... надо внедрить солдату идеалистическое миросозерцание, ваше превосходительство.
— То есть? Потрудитесь объяснить.
— Внушить ему философию Бёркли... т. е. что все есть наше представление, ваше превосходительство, т. е. что ничего не существует, ваше высокопревосходительство, вне воспринимающего субъекта.
— Я вас не понимаю.
— О, это очень просто, ваше высокопревосходительство,— с живостью забормотал Степан Александрович, в то время как кругом воцарилась мертвая тишина.— Ну вот, например, снаряды... их нет на самом деле.
— Т. е. что вы этим хотите сказать? У кого это нет снарядов?
— Ни у кого. Снаряд — это комплекс восприятий... Или еще проще... вот вы, ваше высокопревосходительство, стоите передо мной. Теперь вот я закрываю глаза, и вы, ваше превосходительство... не изволите существовать. (Степан Александрович хотел сказать «не существуете», но решил, что это будет непочтительно по отношению к генералу.)
И, сказав так, он закрыл и вновь открыл глаза.
О, лучше бы он никогда не открывал их, ибо страшно было то, что он увидел.
Он увидел, как понемногу начал багроветь генерал. Краска стала заливать его лицо, начиная снизу и кончая лысиной, причем на генеральском лице сменилась в течение двух-трех секунд вся гамма красных тонов, начиная от розового тона флорентийского заката и кончая темным цветом старого бургундского.
— Что же это такое, господа? — проговорил генерал, обращаясь не то к своей свите, не то вообще ко всем присутствовавшим.— Я командую десятью вверенными мне моим государем армиями, я не сплю ночей, я изнемогаю от трудов, и вдруг я не буду существовать, когда какой-то неизвестный уполномоченный закрывает глаза? Как вы смеете приходить ко мне с подобными проектами. Как вы осмелились оторвать меня от служения моей родине!.. Мальчишка! Молокосос. Очень мне нужны ваши глаза! Я вас прикажу арестовать, господин уполномоченный, за оскорбление главнокомандующего. Вы у меня тридцать суток просидите... Наглость какая... Господа! Ну что же это такое? Куда мы идем?
И вдруг более спокойным тоном генерал произнес:
— А Марии Николаевне скажите, чтоб таких дураков она ко мне больше не присылала!
И пошел к следующему просителю. Степан Александрович опомнился, только дойдя до конца коридора.
— Я сам, знаете, не чужд философии, — говорил вежливо капитан, провожая его,— иной раз, знаете, приходит в голову мыслишка. И я вас отчасти понял... но, по-моему, вы делаете одну ошибку... ну по отношению к нижним чинам... и даже к обер-офицерам ваша теория, может быть, и справедлива... Возможно, что когда вы закрываете глаза, они действительно смываются... но к штаб-офицерам и к генералам это неприменимо. Слишком, знаете, ответственные должности... Ну как же возможно, чтоб главнокомандующий и вдруг перестал существовать хотя бы на пять минут? Ему ведь и отпуска не полагается. Весь штаб моментально разлезется... все пойдет к чертовой матери... А он, вы заметили, вспылил. Нервы. Железные, не отрицаю, но нервы. У него больное место, что ему не доверяют и за ним следят, а вышло, что вы как бы намекнули... что за ним нужен глаз да глаз...
В целом слово "туземец" во многом определяющее. Это очень хороший и правильный термин. Мы все туземцы в своем собственном мире, поскольку мир у всех разный... И даже порой удивительно, как мы умудряемся пересекаться с другими его обитателями)))
Benvolio, в последнее время очень многое из того, что происходит у меня в голове и в постах, связано с тобой))
Сразу пришло в голову по поводу мира чужими глазами:
"Жизнеописание Cтепана Александровича Лососинова" Заяицкий Сергей Сергеевич...Степан Александрович откашлялся, выплеснул содержимое кружки за дверь и спросил торжественно:
— Послушай, Соврищев, что ты думаешь о Бёркли?
Пантюша Соврищев почувствовал себя несколько смушенно. Из самолюбия он не хотел проявить перед Степаном Александровичем своего неведения в каком бы то ни было вопросе; с другой стороны, он решительно не знал, что такое Бёркли.
— Да не мешает иногда перед обедом рюмашеночек,— пробормотал он наконец и осекся, так грозно нахмурился его более просвещенный спутник.
— Я тебя серьезно спрашиваю,— воскликнул тот,— не ерунди!
Внезапно Соврищева осенило: очевидно дело шло о каком-то союзном генерале.
— Я предпочитаю Френча,— произнес он нерешительно.
Степан Александрович, к его удивлению, недобро расхохотался.
— Ха, ха, ха! Я узнаю вас, господа империалисты. От Канта к Крупу это уже старо. Теперь от Беркли к Френчу... Но в самом деле. Что ты думаешь о философии Бёркли?
Словно повязка спала с очей Пантюши Соврищева.
Дело, стало быть, идет о какой-то философской доктрине. И тут он почувствовал прилив того особенного вдохновения, которое сниходит на интеллигентного русского человека лишь в тех случаях, когда приходится ему говорить о предмете, ему вовсе не знакомом.
У Пантюши Соврищева засверкали глаза, а руки стали эластичны, как пружины, и приготовились к жестикуляции.
Сперва тихо и медленно, как бы собираясь с мыслями, заговорил он о халдействе и буддизме и отнесся с большим недоверием к учению Конфуция. Для начала выбрал он форму отрицательную, т. е. говоря, все время говорил: я не буду говорить. Покончив с Востоком, перешел он прямо к греческой философии, подверг сомнению факт существования Сократа, причем как-то незаметно на время перескочил и на проблему о Шекспире. Говоря о Риме, он только презрительно усмехнулся и назвал Цицерона балаболкой. Средневековье назвал изобретением ученых и только презрительно рассмеялся, когда Степан Александрович попробовал напомнить ему о Фоме Кемпийском.
Новая философия? Да, Пантюша Совришев не отрицает значения Канта, хотя он мог бы быть, по его мнению, и посообразительнее. Гегель и Шеллинг, Ну да... Ну и что же? Гегель и Гегель. И ничего особенного. Фихте гораздо бы лучше сделал, если бы вместо того, чтобы заниматься философией, открыл колбасную.
— Ну а Бёркли? — взволнованно прервал его Степан Александрович.— Что скажешь ты о Бёркли?
Пантюша Соврищев, видя, что отступать уже поздно и что надо наконец заговорить о Беркли, собрался было сделать это очертя голову, как неожиданно вагон так тряхнул, что он прикусил себе язык.
— Прости,— пробормотал он, плюя кровью,— ты видишь, я уже не могу говорить.
— Тогда я буду говорить,— произнес Степан Александрович, поудобнее устраиваясь на мешке.— Слушай, Соврищев! Как тебе известно, Бёркли является основателем так называемого гносеологичес¬кого идеализма.
Пантюша Совришев презрительно пожал плечами как человек, принужденный выслушать трюизмы.
— Иными словами, — продолжал Степан Александрович,— Бёркли учит, что ты, например, как и все вообще, есть лишь сумма моих восприятий. Камень, лежащий в пустыне и не воспринимаемый никем, не существует. Понимаешь?.. Теперь слушай... (Степан Александрович заговорил шепотом.) Человек, усвоивший это миросозерцание, уже ничего не боится...
Какого черта бояться, например, летящего снаряда, если ты знаешь, что это лишь сумма твоих восприятий?.. Так вот... если внушить это миросозерцание всей русской армии, то... ты понимаешь... солдат перестанет бояться чего бы то ни было... Помнишь, как я, отвернувшись, запустил в тебя селедкой? Это я сделал спокойно, ибо знал, что, поскольку я отвернулся, ты уже перестал существовать.
— Вот в другой раз я запущу в тебя, тогда будешь знать, существую я или нет...
...
А потом окончание этой темы:
...Седобородый генерал, похожий лицом на царя Додона, окруженного кучею генералов, обходил их и тихо спрашивал, словно исповедовал. И просители бормотали, что-то всхлипывая или просто откашливаясь, смущенные величием лица, к ним обращавшегося, и сознанием важности минуты.
Главнокомандующий в руках мял письмо Марии Николаевны.
— Это вы — Лососев? — спросил генерал.
— Лососинов, ваше высокопревосходительство, так точно, я, имею честь явиться.
— Здесь пишут, что вы придумали что-то для спасения нации?
— Так точно, ваше превосходительство!
— В чем же дело? — недоуменно спросил главнокомандующий, и все генералы затихли, тоже недоуменно хлипнув носами.
В этот миг Пантюша уперся лицом в спину Лососинова и дрожа пробормотал: «Поедем в Москву!»
— Дело в том, ваше высокопревосходительство, что это не я, а английский философ Бёркли, я только являюсь передаточной инстанцией.
— Англичане наши союзники. Ну?
— Совершенно верно. И вот видите ли... надо внедрить солдату идеалистическое миросозерцание, ваше превосходительство.
— То есть? Потрудитесь объяснить.
— Внушить ему философию Бёркли... т. е. что все есть наше представление, ваше превосходительство, т. е. что ничего не существует, ваше высокопревосходительство, вне воспринимающего субъекта.
— Я вас не понимаю.
— О, это очень просто, ваше высокопревосходительство,— с живостью забормотал Степан Александрович, в то время как кругом воцарилась мертвая тишина.— Ну вот, например, снаряды... их нет на самом деле.
— Т. е. что вы этим хотите сказать? У кого это нет снарядов?
— Ни у кого. Снаряд — это комплекс восприятий... Или еще проще... вот вы, ваше высокопревосходительство, стоите передо мной. Теперь вот я закрываю глаза, и вы, ваше превосходительство... не изволите существовать. (Степан Александрович хотел сказать «не существуете», но решил, что это будет непочтительно по отношению к генералу.)
И, сказав так, он закрыл и вновь открыл глаза.
О, лучше бы он никогда не открывал их, ибо страшно было то, что он увидел.
Он увидел, как понемногу начал багроветь генерал. Краска стала заливать его лицо, начиная снизу и кончая лысиной, причем на генеральском лице сменилась в течение двух-трех секунд вся гамма красных тонов, начиная от розового тона флорентийского заката и кончая темным цветом старого бургундского.
— Что же это такое, господа? — проговорил генерал, обращаясь не то к своей свите, не то вообще ко всем присутствовавшим.— Я командую десятью вверенными мне моим государем армиями, я не сплю ночей, я изнемогаю от трудов, и вдруг я не буду существовать, когда какой-то неизвестный уполномоченный закрывает глаза? Как вы смеете приходить ко мне с подобными проектами. Как вы осмелились оторвать меня от служения моей родине!.. Мальчишка! Молокосос. Очень мне нужны ваши глаза! Я вас прикажу арестовать, господин уполномоченный, за оскорбление главнокомандующего. Вы у меня тридцать суток просидите... Наглость какая... Господа! Ну что же это такое? Куда мы идем?
И вдруг более спокойным тоном генерал произнес:
— А Марии Николаевне скажите, чтоб таких дураков она ко мне больше не присылала!
И пошел к следующему просителю. Степан Александрович опомнился, только дойдя до конца коридора.
— Я сам, знаете, не чужд философии, — говорил вежливо капитан, провожая его,— иной раз, знаете, приходит в голову мыслишка. И я вас отчасти понял... но, по-моему, вы делаете одну ошибку... ну по отношению к нижним чинам... и даже к обер-офицерам ваша теория, может быть, и справедлива... Возможно, что когда вы закрываете глаза, они действительно смываются... но к штаб-офицерам и к генералам это неприменимо. Слишком, знаете, ответственные должности... Ну как же возможно, чтоб главнокомандующий и вдруг перестал существовать хотя бы на пять минут? Ему ведь и отпуска не полагается. Весь штаб моментально разлезется... все пойдет к чертовой матери... А он, вы заметили, вспылил. Нервы. Железные, не отрицаю, но нервы. У него больное место, что ему не доверяют и за ним следят, а вышло, что вы как бы намекнули... что за ним нужен глаз да глаз...
@темы: есть многое на свете, я, литература, лец ми спик фром май харт
На самом деле у нас с Тибом был похожий спор: я ему доказывала, что мы придумываем мир, а он мне доказывал, что существует то, что он в холодильник положил. И если бы моя теория была верна, он бы нашел пустую кастрюлю, если бы перестал в борщ верить. Но борщ существует вне нашей веры в него. Спор закончился тем, что все остались при своем мнении.
Меня много потому, что я много пишу! А теперь еще и комментирую. )))
в унисон или не в унисон))) уже менее важно, но вибрируют. Хотя то, что ты комментируешь меня ужасно радует, как возможность к продолжению общению
а про борщ - это просто отличный образ!!!!
против борща особо не возразишь.
Мне кажется, что правда где-то посередине? мы придумываем мир вокруг реального борща)))
Потому что если бы Тиб его не положил его бы там не было, но вопрос, как ты воспримешь этот борщ) Не заметишь, за судками с салатом)), что равняется его не существованию для тебя, заметишь и съешь с удовольствием или не раскритикуешь.
Мир существует, но ты обладаешь возможностью его изменять. Осознанно или неосознанно.
Но всегда хорошо, что есть кто-то, кто кладет борщ.
С другой стороны есть же те, кто ходят по углям... и не обжигаются)
Какой удивительный унисон ) Особенно учитывая тот факт, что пишу я в последнее время ВСЁ, что в голову взбредет ))
и это очень хорошо)))
Мне и впрямь, при всей моей социопатии (это не поза, а реальный факт), очень сложно начать общаться с кем-то. Я могу подписаться на кого-то и долго и упорно молчать но чтобы я что-то написало, нужно чтобы я уже не могла молчать))))
расскажешь потом про Тиба, если разговор продолжится)
обхохочешься)))
на самом деле это был осознанный выбор против самой себя: прокачка персонажа
при этом, в конечном итоге, оставаясь в глубине себя интровертом, я ужасно интересуюсь людьми, мне очень интересно с ними общаться и все такое
но одно дело общаться с теми, к кому я никаких чувств не испытываю
а другое - когда тебя кто-то зацепил) тут сто раз подумаешь, прежде чем войти в контакт ( я подумаю)
это как с влюбленностью) пока тебе все равно - точно знаешь, что сказать и что сделать, а если даже нет, то и не беда
а если влюбился, то начинаются траблы